Наука в Сибири: взгляд на 30 лет вперёд

5 / 2018     RU
Наука в Сибири: взгляд на 30 лет вперёд
Валентин Николаевич Пармон председатель Сибирского отделения РАН, доктор химических наук, лауреат Государственной премии России, член Консультативного научного совета Фонда «Сколково», профессор кафедры физической химии факультета естественных наук и член учёного совета Новосибирского государственного университета
В сентябре 2017 года Валентин Пармон был избран председателем СО РАН, а в апреле 2018 отметил своё 70-летие. Мы поговорили о задачах российской науки, о развитии проектов mega-science в Новосибирске и перспективах Академгородка на ближайшие 30 лет.

НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ РАН – НОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИИ – НОВЫЙ КУРС В НАУКЕ?

Выборы президента Российской академии наук и председателя её Сибирского отделения показали, что, как сказал новый глава РАН Александр Михайлович Сергеев, произошёл конец «холодной войны», которая длилась с 2013 по 2017 год между РАН и ФАНО (Федеральным агентством научных организаций). Сейчас должна начаться конструктивная работа, потому что на обеих структурах лежит огромная ответственность за дальнейшее развитие российской науки. Что касается отношения с верховной властью России, то, честно говоря, у нас есть ожидания, что в связи с президентскими выборами и последующей сменой правительства интерес к результатам работы российских учёных резко возрастёт. Причин тому я вижу много, и одна из них – то, что Россия, к сожалению, оказалась в очень недружелюбном окружении на международном уровне. С другой стороны, российская промышленность после изменения экономической системы страны уже достаточно неплохо выстроилась: многие отрасли стабилизировались и им уже не хватает взаимодействия с зарубежными поставщиками технологий и материалов. Поэтому некоторые крупные российские компании охотно идут на взаимодействие с российской наукой. Они так и говорят: мы хотим, чтобы дальнейшее сопровождение производства осуществлялось именно российскими учёными. И несмотря на то, что я считаю себя умеренным оптимистом, думаю, что уже через три-четыре года в этом направлении многое изменится в лучшую сторону.

РОССИЙСКАЯ НАУКА И РОССИЙСКИЙ БИЗНЕС: ВОЗМОЖНО ЛИ СОТРУДНИЧЕСТВО?

К сожалению, из-за того, что в России исчезла огромная прослойка отраслевых институтов, которые занимались сотрудничеством с реальной экономикой, Академия наук сама по себе, конечно, не готова выдавать конечный продукт для промышленности по многим направлениям. Но есть отрасли, в которых это возможно. Например, в сотрудничестве со средним и малым бизнесом проблем уже практически нет, потому что там нет проблемы масштабирования разработки от лабораторного уровня до промышленного. Затраты на создание первого промышленного образца многих видов наукоемкой продукции составляют обычно не более 100–200 миллионов рублей, и это вполне подъёмная сумма. Сейчас довольно интенсивно идёт развитие инжиниринговых структур (альтернативы отраслевым институтам), которые «упаковывают» научные разработки и готовят их для тиражирования, чтобы их можно было предложить многим потребителям. В том же самом Технопарке новосибирского Академгородка инжиниринговых компаний немало, например, известная многим компания OCSiAl. Такие компании прекрасно справляются с производством очень наукоемкой малотоннажной продукции, потому что такое производство гибкое и рентабельное. А вот с направлением, которое мы называем крупнотоннажной промышленностью, всё намного сложнее. Например, единичная мощность агрегатов в нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности – миллион тонн по перерабатываемому сырью в год. Промышленность же воспринимает новые технологии тогда, когда видит опытно-промышленные объекты, отличающиеся от желаемой мощности раз в двадцать, не больше, то есть порядка 50 тысяч тонн в год. А это уже целый завод, который должен быть обеспечен сырьём и персоналом для отработки технологий с целью их последующей продажи. Такие объёмы работ абсолютно нереальны для институтов Академии наук. Нужна специальная инфраструктура. Более того, ни одна компания – ни «Роснефть», ни «Газпром», ни «Лукойл» – не заинтересована в создании подобной инфраструктуры только для себя, чтобы на ее основе получить выход в виде одного-двух новых заводов, использующих новые технологии. А делать крупные разработки с возможностью их использования в компаниях-конкурентах у нас еще не принято. Таким образом, инжиниринговые структуры в сырьевых отраслях не должны принадлежать каким-то конкретным компаниям – производителям основной продукции. Это должен быть независимый бизнес, обслуживающий всех крупнейших производителей, да ещё и обеспечивающий им возможность поставлять продукцию за рубеж. Создание такой системы инжиниринговых центров с развитой инфраструктурой стоит миллиарды долларов, и сделать это можно только при поддержке государства.
Впрочем, сейчас много говорится о развитии цифровой экономики и возможности компьютерного моделирования опытного производства вместо реального строительства. Но здесь уже многое зависит от решения самих производителей, будут ли они доверять цифровой модели без промежуточной демонстрации технологии на практике.

КОГДА ИНСТИТУТЫ АКАДЕМГОРОДКА НАЧНУТ РЕШАТЬ ПРОБЛЕМЫ НОВОСИБИРСКА?

Переработка мусора, различные виды качественных дорожных покрытий и строительных материалов – все эти технологии в СО РАН имеются. Нет заказчика. У города и области на производство инновационных продуктов нет средств, а банки не дают крупных кредитов структурам, которые возникли недавно и нуждаются в финансировании. Хотя я полностью согласен с тем, что, например, проблема свалок для нашего региона очень болезненная. Главная трудность в переработке твёрдых бытовых отходов заключается в том, что из этих отходов до переработки нужно выделить отдельно стекло, камень, железо, алюминий, иначе ничего хорошего из смеси неконтролируемого состава сделать нельзя. Кстати, именно поэтому во многих странах мира сегодня применяется такой способ утилизации, как «цивилизованные» захоронения. В Новосибирске есть огромное количество оврагов, которые можно было бы использовать для таких «цивилизованных» захоронений, то есть облицевать дно и стенки прочным пластиком, засыпать мусор, сверху также закрыть пластиком и рекультивировать поверхность качественной почвой с зелёными насаждениями. Это намного дешевле, чем строить мусороперерабатывающие заводы, требующие обязательной предварительной сортировки отходов, которую пока что можно сделать только вручную.
Что касается инновационных строительных материалов, то я понимаю: люди хотят «чтобы не горело», было экологически чистым и так далее. Так вот, для академической науки это, вообще говоря, не вопрос: пластик, дерево – нам известно множество составов и пропиток. Только организуйте тех, кто готов всё это производить и кто может точно сформулировать задачу науке: что же нужно конкретно. Например, может быть конкретная задача предложить огнетушащую добавку (антипирен) к уже выбранному основному материалу. Не всю же технологическую линию должна создавать академическая наука. Создание таких линий – дело инжиниринговых компаний.

Большинству предпринимателей достаточно
получить один-два выгодных заказа, чтобы купить
машину и квартиру – и всё заканчивается. А между тем,
у бизнеса должна быть задача
масштабировать, тиражировать разработки

Если же вы хотите, чтобы учёный, который всю жизнь занимается фундаментальными разработками, сам создавал это производство, то надо сначала воспитать у человека бизнес-жилку. А наша система образования пока не готовит специалистов, которые могут пойти на риск – отделиться от науки стабильной, хотя и бедной, и перейти в богатый, но очень рискованный бизнес: необходимо изменение психологии, менталитета учёного.

ПОЧЕМУ ГОСУДАРСТВО НЕ БЕРЁТ НА СЕБЯ ФУНКЦИЮ ГЛАВНОГО ЗАКАЗЧИКА ДЛЯ НАУЧНЫХ ИНСТИТУТОВ?

Это большой вопрос, возникший с конца 80-х годов. Академия наук всегда была государевым органом – с одной стороны, самостоятельным и независимым, а с другой – способным быстро решить любую крупную задачу, поставленную и обеспеченную государством. Примерно в середине восьмидесятых государство дало понять: вы, учёные, умные, поэтому формулируйте задачи для себя сами. И да, те институты, которые всегда работали с внешними заказчиками, сохранились. Институт катализа, Институт ядерной физики, наши замечательные геологи – все они выжили и развивались даже в самые тяжёлые 90-е годы. В этом смысле Сибирь показала себя лучше, чем многие города в европейской части России. Но всё-таки, для того чтобы академическая наука шла вперед и подтягивала за собой другие отрасли, ей нужны крупные, крупнейшие поставленные государством задачи. Например, когда учёные начали решать проблему освоения природных нефтегазовых ресурсов Сибири, за ними стало подниматься и машиностроение, и электроника, и химия, и материаловедение, и многое другое.

ЧТО ТАКОЕ ПРОЕКТЫ MEGA-SCIENCE И НУЖНЫ ЛИ ОНИ РОССИИ?

Mega-science – это очень крупные научные объекты (ускорители, телескопы и т.п.), создание которых финансируется только страной, заинтересованной в получении каких-то прорывных, фундаментальных научных результатов. Стратегическая цель mega-science – развитие не промышленности и не бизнеса, а именно науки. В беседах с моими зарубежными коллегами всегда звучал тезис: если Россия хочет быть сверхдержавой, она должна финансировать науку избыточно. То есть вкладываться и в дорогостоящие проекты, которые не приводят к сиюминутным результатам. Тем не менее такие проекты нужны. Почему? Если, например, в новосибирском Академгородке Институт ядерной физики будет создавать источник синхротронного излучения, то из 40 миллиардов рублей, предусмотренных для реализации этого проекта, почти 80% уйдёт в новосибирскую промышленность, которая будет производить очень наукоемкое необходимое оборудование. То есть создание любого объекта класса mega-science не только тянет за собой огромные траты, но и стимулирует развитие высоких технологий и сопутствующих отраслей науки: например, если мы делаем ракеты, то над производством одной ракеты работают десятки предприятий и тысячи людей по всей стране. Поэтому, когда 8 февраля 2018 года в Новосибирск приезжал Владимир Владимирович Путин, я в своем очень коротком выступлении специально обратил внимание на то, что у нас не было в последние годы проектов типа mega-science, которые реализовывались бы внутри России, и Новосибирск мог бы стать одним из первых городов, где это можно было бы сделать. И дальнейшее развитие этого направления оказало бы мощное действие на рост экономики страны в целом. В своих поручениях от 18 апреля 2018 года президент это предложение одобрил – нам осталось получить обратную связь от российского Министерства финансов.

О ЧЁМ ГОВОРИЛ ВЛАДИМИР ПУТИН НА ВСТРЕЧЕ С СИБИРСКИМИ УЧЁНЫМИ?

Президент озвучил своё понимание того, как наука должна развиваться в Сибири и на Дальнем Востоке. Оно, кстати, очень простое. К востоку от Урала идёт депопуляция территорий: люди уезжают за рубеж и в европейскую часть России, где и климат помягче, и зарплаты побольше. Наша задача – остановить этот процесс путём создания в крупных городах центров притяжения для квалифицированного населения. Родители должны быть заинтересованы в том, чтобы их дети не уезжали учиться в Москву или Санкт-Петербург. Молодые специалисты должны быть заинтересованы после окончания вуза остаться работать здесь в науке и при желании пополнить контингент наукоёмкого бизнеса. То есть перед нами стоит макрозадача создать то, что я называю «Силиконовой тайгой» (смеётся) – «пояс внедрения» Лаврентьева, но на новом уровне. Сейчас инфраструктура Академгородка – это инфраструктура 60-х годов, имеющая огромное количество изъянов, особенно после приватизации множества объектов. В Верхней зоне Академгородка не осталось ни одного детского спортивного комплекса, нет никакого подобия Дворца пионеров. Вернее, есть Клуб юных техников, но его надо реконструировать, укреплять. Есть ещё Станция юных натуралистов, но она находится в одном из детских садиков – для Академгородка это позор! Иными словами, комфортность жизни для молодёжи и семей с детьми в Академгородке находится практически на нуле, некоторые даже переезжают в Омск и другие города, потому что там возможностей организовать детский и семейный досуг больше. Я не хотел бы, чтобы Академгородок застыл в существующем виде, потому что так он станет мертвым городом пенсионеров. И, кстати, считаю, что признанием Академгородка «культурным наследием Новосибирска», запрещающим практически любое инфраструктурное развитие, мы здорово навредили будущему нашего городка. Тем самым мы мешаем, например, развиваться Новосибирскому государственному университету, который должен работать в формате кампуса, а какой современный кампус может быть на территории уже катастрофически устаревшего «культурного наследия»?

ЧТО ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ АКАДЕМГОРОДОК НЕ СТАЛ ПАМЯТНИКОМ СОВЕТСКОЙ НАУКЕ 60-Х ГОДОВ?

Когда меня избрали председателем СО РАН, я встречался с общественностью Академгородка, потом мы обсуждали его перспективы развития с высшим руководством, и, похоже, это восприняли и на самом высоком уровне. Сейчас вместе с ФАНО, правительством Новосибирской области и руководством Новосибирска мы обсуждаем планы развития научной инфраструктуры, с тем чтобы сделать прорыв вперёд лет на тридцать, то есть запустить масштабные проекты, не являющиеся mega-science, но всё-таки очень крупные и уникальные для России и требующие подготовки молодых кадров. Причём не только через НГУ, но и через НГТУ, и через другие университеты, потому что, по нашим прикидкам, даже на те объекты, которые сейчас обсуждаются, надо готовить около полутора тысяч дополнительных рабочих мест на пять лет. И я верю в то, что это возможно: если человеку интересно что-то развивать, если у него горят глаза, то он может и должен это делать. Риск есть всегда. Но я 20 лет был директором одного из крупнейших институтов Академгородка, и в середине 90-х годов мы, получая от государства лишь 17% нашего годового бюджета, возвращали государству в виде налогов больше, чем получали от него. Большинство решений мы принимали сами, и это подтверждает тот факт, что научная среда в России обладает огромным интеллектуальным ресурсом и энергией, с помощью которых можно реализовать любые масштабные проекты – без ограничений. В этом плане мы ощутили и типичную сложность в работе с российским малым и средним бизнесом. Руководители большого числа небольших компаний просто не мыслят такими категориями, какими мыслим мы. Большинству предпринимателей достаточно получить один-два выгодных заказа, чтобы купить машину и квартиру, – и всё заканчивается. А между тем у бизнеса должна быть задача масштабировать, тиражировать разработки. В этом смысле показателен пример Генри Форда, который стремился не к тому, чтобы получить максимальную выгоду от производства одного автомобиля, а к тому, чтобы все автомобили Форда были дешёвыми, – так появился конвейер.

ЧТО ДЛЯ ВАС ЯВЛЯЕТСЯ ГЛАВНОЙ ДВИЖУЩЕЙ СИЛОЙ НА ПРОФЕССИОНАЛЬНОМ И ЖИЗНЕННОМ ПУТИ?

Перед моими глазами есть примеры наших выдающихся предшественников: Лаврентьева, Коптюга, Добрецова. Всех их, а потом и нас воспитывали так, что государство должно быть превыше всего и все свои силы ты должен отдать делу своей жизни. Здесь мне хочется вспомнить об уникальной в истории России и Советского Союза личности – Владимире Николаевиче Ипатьеве. Он стал академиком ещё до революции и во время Первой мировой войны поставил всю российскую оборонную химическую промышленность. Будучи генералом царской армии, он пережил и Февральскую, и Октябрьскую революции. И несмотря на то, что он не был сторонником большевизма и друзья не раз предлагали ему эмигрировать из страны, он отказывался, потому что считал службу Родине смыслом своей жизни. В 20-х годах он был одним из главных организаторов восстановления химической промышленности в Советской России. Однако в период сталинских репрессий ему всё-таки пришлось уехать в США. Позже всё тот же Генри Форд назвал Ипатьева «создателем современной американской цивилизации». Американцы до сих пор считают, что во многом именно Ипатьев обеспечил превосходство союзников в небе во время Второй мировой войны, ведь именно Ипатьев изобрёл производство дешёвого высокооктанового бензина, что дало мощнейший скачок в развитии самолётостроения и автомобилестроения. А Владимир Николаевич, лишенный звания академика (да, такое было!) и советского гражданства в конце тридцатых, тем временем четырежды просил разрешения вернуться в Советский Союз – и четырежды ему было отказано. Но в душе он до конца жизни оставался гражданином России. Так воспитывали многих моих коллег и меня самого: 41 год я работаю в Сибирском отделении Академии наук, так что навсегда душой и сердцем связан с родной землёй и родной наукой.